Духовник: не власть, а бережность и деликатность

Меня попросили как-то посоветовать одному молодому человеку, к кому из духовников ему обратиться - что-то неладное, противоречивое творилось в его душе. Просившие знали меня, были доверительно расположены и, само собой, рассчитывали на то, что наши «вкусы» совпадут и здесь, что я смогу познакомить их с таким священником, который вполне удовлетворит человеческий и духовный поиск их сына. Поначалу я, было, внутренне отозвалась: уж больно хотелось помочь. И в какой-то момент даже вспомнила об одном московском священнике, который, казалось, соответствовал запросам людей такого плана - высокообразованный, интеллектуал, сам выходец из культурной творческой среды.

Но затем я все-таки отказалась от каких бы то ни было рекомендаций: откуда я могла знать, в какой именно духовной помощи нуждался тот молодой человек? И, быть может, ему, «бомондному» юноше, принадлежащему к именитой кинематографической династии, получившему за граничное образование, для того, чтобы запела душа его, требовался какой-нибудь совершенно простой, «обыкновенный», полуграмотный деревенский батюшка, могущий найти для него нехитрые, но единственно нужные слова.

* * *

Ныне весьма многие ищут духовного руководства, ориентируясь при этом на собственное понимание того, каким оно должно быть. Многие кидаются исключительно на поиски «прозорливых старцев», «блаженных» и просто именитых духовников. И это можно понять, когда люди попадают в чрезвычайно трудные, почти неразрешимые ситуации и верится им, что помощь должна исходить от того, кто являет, по их мнению, ярчайший пример богоизбранности. Однако отчаяние толкает их порой в «дружеские» объятья старцев и стариц-самозванцев, слепотствующих вождей, самопровозглашенных провидцев. Иные же, если и не ищут «великих», то, изголодавшись по адекватному человеческому общению, по внимательным благорасположенным глазам, по сердечному, неповерхностному отклику на свою житейскую тугу, тем самым как бы низводят Таинство на бытовой уровень, лишая его принадлежащего ему духовного содержания.

А ведь должна произойти Встреча - должно совершиться Таинство Созвучия. Таинство неподдельное, ненадуманное, обусловленное сугубой необходимостью во вмешательстве Божием. За этим - непреложно - мы становимся свидетелями Божественного Отклика.

* * *

Видимо, все и начинается с глубокой внутренней неудовлетворенности: собой, жизнью - это подвигает нас искать Божественного вмешательства, помощи свыше. Если позволите, в некотором смысле это и есть первое духовное руководство. Со мной нечто подобное происходило лет в 13-14. Неудовлетворенность была горькой, тупиковой. Именно тогда произошло и первое в жизни соприкосновение со священным, неотмирным: нашла (где-то на библиотечных полках) житие преподобного Кирилла Белозерского. Помните место, где преподобный сидит у печи, смотрит на пылающие поленья и обращается к себе: «Смотри, Кирилл, так и ты будешь гореть…». Я подумала тогда: «Вот настоящая жизнь - иметь такой помысл!». И расплакалась. От счастья. Я поняла, что совсем иная, полноценная жизнь есть, и она зависит от качества мыслей в голове. Это было понято как-то кожей, обонянием, сердцем. Я не была тогда даже крещена, но случившееся переживание - мой первый религиозный опыт. И это и было тем Бо жест венным вмешательством в человеческую жизнь, которого мы все, по сути, только и чаем, но не всегда распознаем.

Зачастую мы форсируем события, тогда как иные ситуации требуют и долгих лет ожиданий. В моей судьбе явилось благом даже то, что выросла я не в религиозной семье, и мне ничего не было навязано родными, ибо я из той категории людей, которые органически не принимают никакого насильственного вторжения в личный духовный план - то, что сейчас в среде верующих зачастую происходит. Через шесть лет (после «знакомства» с преподобным) я уже была в монастыре - за несколько тысяч километров от дома, а еще через два года (не раньше и не позже) Богу угодно было даровать мне духовника.

* * *

…То, как принимал богомольцев архимандрит Кирилл (Павлов), какой пример духовничества он являл, требует, конечно, отдельного повествования. В свое время люди - и духовенство, и миряне, и монашествующие, окормлявшиеся у него, думаю, еще не раз и скажут об этом, и напишут теплые благодарные слова.

Наплыв посетителей к нему на тот период, когда он, будучи еще в силах, принимал у нас в Переделкине, был каждодневным. Народ ехал издалека, ехал и ради исповеди, и за добрым советом. Всякий его «приемный день» неотменно начинался с чтения молитв последования исповеди, и как-то я, жалея изможденного до предела батюшку, спросила его: нельзя ли временами исповедей для всех не проводить, ведь многие ищут исключительно беседы? «Понимаю,- кротко ответил батюшка,- но в таком случае люди увлекутся праздными бесполезными разговорами, а проводя общую исповедь, я все-таки направляю их стремление к главному - к покаянию, к очищению сердца». Собственно эта короткая фраза, помимо того, что указывает на основные принципы духовного руководства, отнюдь не как доминирующего рычага влияния на судьбы людей, характеризует еще и самого отца Кирилла как поразительно скромного, смиренного человека. Он всегда испытывал (по крайней мере, мне так казалось) некоторую неловкость, когда его откровенно провозглашали старцем или ожидали от него судьбоносных радикальных решений.

Отсюда и неизменные общие исповеди, как желание еще и не выделяться, не быть более чем рядовым, могущим вязать и решить иереем, то есть - быть обыкновенным. Чего, кстати, не скажешь о многих молодых духовниках и новоявленных «старцах» и «старицах», упомянутых выше, которые, не имея ни опыта, ни элементарной скромности, дерзают грубо вторгаться в человеческую жизнь, круша и ломая все на своем пути и ожидая к своей персоне исключительных знаков почтения.

«Что я могу? - часто говаривал отец Кирилл.- Я только выслушать человека и могу. Больше никакого толку от меня нет». Соответственно - деликатным и бережным по отношению к другой душе было и его духовничество. Его совет вытекал настолько естественно и органично из повествования самого вопрошавшего, что складывалось ощущение, будто сама жизненная ситуация подводила к такому пути решения. Многие, я знаю, огорчались и недоумевали: и что это батюшка ничего «такого» не говорит, ничего не прорекает, не назначает тяжелых, внушительных епитимий?

За последние 10-15 лет, что я имела счастье наблюдать этого смиренного духовника, и «на людях», и в часы уединенные я ни разу не слышала от него ни одного пренебрежительного слова в чей-либо адрес, равно как и ни разу не слышала покровительственно-собственнического: «мои чада», «я благословляю!».

Отец Кирилл и был, и остается прежде всего хорошим, добросовестным монахом со свойственной каждому такому монаху заниженной самооценкой - стражем, соблюдающим инока для преуспевания. Я умышленно не позволяю себе высокопарных эпитетов, зная, как они бы не приглянулись батюшке.

И сейчас, когда он прикован к постели и практически не в силах поддерживать нас словом, я снова и снова прихожу к убеждению, что сила духовника, служащего Богу и людям в «преподобии и правде»,- не в словах вовсе. Это та высокая мера, когда на человека достаточно смотреть. И либо нам все станет понятно и без слов, либо мы так и будем бесконечно спрашивать и переспрашивать.

* * *

Есть одна крайне негативная тенденция у нас, стремящихся строить свою жизнь и свои отношения с Богом, так сказать, - «по благословению».

Это нежелание (быть может, неосознанное) или неспособность самостоятельно нести ответственность за свои поступки. Ответственность перед своей совестью.

Отсюда, думается, и все «ловушки», гарантирующие нам «застой». То мы бесстыдно перекладываем ответственность за свое невежество на плечи духовника. То бессмысленно подменяем драгоценный багаж личного религиозного опыта «чужими содержаниями», именуя такие подмены послушанием либо преданностью…

Но, видимо, это отдельная, требующая особого рассмотрения тема.